ЛЕОНИД ГУБАНОВ

* * *

Я родился, чтобы пропеть,
отзвенеть на ветру осиной.
Я родился, чтобы терпеть
смех твой звонкий и свет твой синий.
Я родился, чтобы понять
век погромный и миг наш краткий.
Я влюбился, чтобы обнять
мир огромный и стан твой сладкий,
виноградную гроздь сломать,
гвоздь погнуть и шагнуть в бессмертье.
Я родился, чтобы с ума
вас свести, как рисунок с меди.
И вдали черешневых глаз,
звездам преданный, как собака,
я родился, чтобы хоть раз
на груди у счастья заплакать.
В этом зеркале — небеса.
В небесах — золотая тайна.
Тайна в том, что я написал,
ведь родился я неслучайно.

АНДРЕЙ ВОЗНЕСЕНСКИЙ

РОМАНС

Запомни этот миг. И молодой шиповник.
И на Твоем плече прививку от него.
Я - вечный Твой поэт и вечный Твой любовник.
И - больше ничего.

Запомни этот мир, пока Ты можешь помнить,
а через тыщу лет и более того,
Ты вскрикнешь, и в Тебя царапнется шиповник...
И - больше ничего.

Андрей Вознесенский

Нас много. Нас может быть четверо.
Несемся в машине как черти.
Оранжеволоса шоферша.
И куртка по локоть - для форса.

Ах, Белка, лихач катастрофный,
нездешняя ангел на вид,
хорош твой фарфоровый профиль,
как белая лампа горит!

В аду в сковородки долдонят
и вышлют к воротам патруль,
когда на предельном спидометре
ты куришь, отбросивши руль.

Люблю, когда выжав педаль,
хрустально, как тексты в хорале,
ты скажешь: "Какая печаль!
права у меня отобрали...

Понимаешь, пришили превышение
скорости в возбужденном состоянии.
А шла я вроде нормально..."

Не порть себе, Белочка, печень.
Сержант нас, конечно, мудрей,
но нет твоей скорости певчей
в коробке его скоростей.

Обязанности поэта
не знать километроминут,
брать звуки со скоростью света,
как ангелы в небе поют.

За эти года световые
пускай мы исчезнем, лучась,
пусть некому приз получать.
Мы выжали скорость впервые.

Жми, Белка, божественный кореш!
И пусть не собрать нам костей.
Да здравствует певчая скорость,
убийственнейшая из скоростей!

Что нам впереди предначертано?
Нас мало. Нас может быть четверо.
Мы мчимся -
а ты божество!
И все-таки нас большинство.
1964

Андрей Вознесенский

В человеческом организме
девяносто процентов воды,
как, наверное, в Паганини,
девяносто процентов любви.

Даже если - как исключение -
вас растаптывает толпа,
в человеческом
назначении -
девяносто процентов добра.

Девяносто процентов музыки,
даже если она беда,
так во мне,
несмотря на мусор,
девяносто процентов тебя.

Я буду ждать тебя...разумно и понятно.
Я буду ждать тебя...с надеждою невнятной,
С тоской немыслимой, с терпеньем запредельным,
С твоей душой едина, в жизни же - раздельно.

Я буду рядом в вещих снах, в бессониц пытке,
В дневных скитаниях и в спешке - сложной, прыткой.
В спокойной неге, в скучной лености забыта -
Я буду ждать...пусть у разбитого корыта.

Я буду крУгом, что спасает в водоеме,
И сильным мира, что встречает на приеме,
И свежим хлебом - защитить от истощенья,
И теплым домом, чтоб закрыть от вихря мщенья.

И той травинкой, что соломинкой зовется,
И добротою, что в ответ к тебе вернется,
Мечтой и радостью, обидой, снисхожденьем,
Твоею гибелью, а, может быть, рожденьем.

Я буду ждать, как в заточении, до срока...
Я буду ждать, как на свободе, у истока
Мечты светящейся, далеких горизонтов,
Средь ясных дней и непогоды, луж и зонтов.

И ты поймешь когда-нибудь, что мир не светел,
Раз ты меня с моей любовью не приметил.
И без меня все не сложилось, не случилось...
Я ж буду ждать, я целой жизнью заручилась.

Вадим Шефнер

СТЕНЫ ДВОРОВ
1

Загляну в знакомый двор,
Как в забытый сон.
Я здесь не был с давних пор,
С молодых времен.

Над поленницами дров
Вдоль сырой стены
Карты сказочных миров
Запечатлены.

Эти стены много лет
На себе хранят
То, о чем забыл проспект
И забыл фасад.

Знаки счастья и беды,
Память давних лет —
Детских мячиков следы
И бомбежки след.

2

Ленинградские дворы,
Сорок первый год,
Холостяцкие пиры,
Скрип ночных ворот.

Но взывают рупора,
Поезда трубят —
Не пора ли со двора
В райвоенкомат!

Что там плачет у ворот
Девушка одна?
— Верь мне, года не пройдет
Кончится война.

Как вернусь я через год —
Выглянь из окна,

Мы с победою придем
В этот старый дом,
Патефоны заведем,
Сходим за вином.

3

Здравствуй, двор, прощай, война.
Сорок пятый год.
Только что же у окна
Девушка не ждет?

Чья-то комната во мгле,
И закрыта дверь.

Ты ее на всей земле
Не найдешь теперь.

Карты сказочных планет
Смотрят со стены,—
Но на них — осколков след,
Клинопись войны.

4

Старый двор, забытый сон,
Ласточек полет,
На окне магнитофон
Про любовь поет.

Над поленницами дров
Бережет стена
Карты призрачных миров,
Ливней письмена.

И струится в старый двор
Предвечерний свет...
Всё — как было с давних пор,
Но кого-то нет.

Чьих-то легоньких шагов
Затерялся след
У далеких берегов
Сказочных планет.

Средь неведомых лугов,
В вечной тишине...
Тени легких облаков
Пляшут на стене.

Филип Ларкин/Philip Larkin


О ком-то узнаёшь
Из пятых рук:
Всё бросил, что имел,
Смотался вдруг.
Об этом говорят
Примерно так:
Что выглядел побег,
Как смелый шаг.

Возможно, так и есть,
Мне суета
Наскучила, мой дом
И комната,
Её заветный хлам,
Постель и стол.
Но стыдно слов: на всё
Плевал, ушёл,
Как фразы: тут её
Он на диван
Увлёк или ещё:
Заткнись, болван;
Ведь я могу, как он?
Да хоть сейчас!
Шататься здесь и там,
Залезть в баркас,

Ссутулясь на корме
Бесчувственно.
Но эта поза так
Искусственна,
Что создаёт объект:
Ковёр, фарфор,
Опять всю эту жизнь,
Весь хлам и сор.

О высоком и прекрасном
сердце плакало в ночи,
о насущном и пустяшном,
о всамделишном и зряшном...
Сердце-сердце, помолчи!

Сердце-сердце, что такое?
Эк тебя разобрало!
Муза-шмуза, все пустое.
Глянь-ка в форточку — какое
там столетье подошло!

Не такое время нынче,
чтобы нянчиться с тобой!..
Что же ты, сердечко, хнычешь
и, как тать в ночи, химичишь
над бумажной мишурой?

Что ты ноешь, что ты воешь,
что ты каркаешь в ночи,
что канючишь, ретивое,
с бестолковой головою
пакт мечтая заключить!

Что ж ты клянчишь, попрошайка!
Мы не местные с тобой,
и, признайся без утайки,
устарели наши байки
в тихой келье гробовой

о высоком и прекрасном,
Шиллер-шмиллер, ветхий Дант...
Твои хлопоты напрасны,

твои происки опасны,
мракобес и обскурант!

В общем, хрен те, а не грант!

Тимур Кибиров

АЛЕКСАНДР БЛОК

Есть минуты, когда не тревожит
Роковая нас жизни гроза.
Кто-то на плечи руки положит,
Кто-то ясно заглянет в глаза...

И мгновенно житейское канет,
Словно в темную пропасть без дна...
И над пропастью медленно встанет
Семицветной дугой тишина...

И напев заглушенный и юный
В затаенной затронет тиши
Усыпленные жизнию струны
Напряженной, как арфа, души.

АЛЕКСАНДР БЛОК

Миры летят. Года летят. Пустая
Вселенная глядит в нас мраком глаз.
А ты, душа, усталая, глухая,
О счастии твердишь, - который раз?

Что счастие? Вечерние прохлады
В темнеющем саду, в лесной глуши?
Иль мрачные, порочные услады
Вина, страстей, погибели души?

Что счастие? Короткий миг и тесный,
Забвенье, сон и отдых от забот...
Очнешься - вновь безумный, неизвестный
И за сердце хватающий полет...

Вздохнул, глядишь - опасность миновала...
Но в этот самый миг - опять толчок!
Запущенный куда-то, как попало,
Летит, жужжит, торопится волчок!

И, уцепясь за край скользящий, острый,
И слушая всегда жужжащий звон, -
Не сходим ли с ума мы в смене пестрой
Придуманных причин, пространств, времен...

Когда ж конец? Назойливому звуку
Не станет сил без отдыха внимать...
Как страшно всё! Как дико! - Дай мне руку,
Товарищ, друг! Забудемся опять.

1912